В «Двойной жизни» нельзя не заметить, как проза, как бы предчувствуя приближение стихов и заранее упреждая их, начинает исподволь переходить на чужой язык стиха. Усиливается эмфатичность, фраза сжимается, возникает периодичность, отдаленное подобие ритма, наконец, ритмические куски и сам ритм. В конце каждой главы Цецилия засыпает, переходя из одной жизни в другую: Часы на маленькой колонне между окон пробили средь тишины звонким ударом половину первого. Взор Цецилии блуждал лениво по спальне; мирный образ в блестящем окладе то виднелся, то пропадал перед глазами; смыкала их уже дремота… но все вопрос в душе не засыпал… как это было?.. кто?.. и где?..
- Вот — засиял звездами свод небесный…
- Слетел туман… повеял аромат…
- Покой ли то воздушный и чудесный?
- Роскошный ли и светлолунный сад?..
- Как внятен ей фонтана плач бессонный!
- Как ей предел неведомый знаком!
- К ней с ласкою склоняясь благовонной,
- Блестят цветы стыдливые кругом.
- Покоится луна в глуби эфира,
- Как ясный перл в безбрежности морской;
- …………………………………..
- И все миров полночные сиянья…
- В гармонию сливаются одну.
Оставляя в силе монолитную завершенность стиля стиха и прозы у Павловой, настаивая на том, что они в целом лишь метонимически соприкасаются, нельзя не признать в то же время, что на стыке двух поэтических форм образуется нечто вроде метафорического сплава. Отметим еще нарастающую инверсивность прозы, сначала едва заметную, а затем явно проступающую: «взор… блуждал лениво», «смыкала их уже дремота». Не менее значим и поэтический синтаксис в виде многоточий и вопросительных конструкций, образующий стилистическую амальгаму. Создается впечатление, что на границах стиха и прозы возникает напряженная пертурбация, которая позже успокаивается, и десять строк конца периода звучат гораздо ровнее.
Соприкосновение стихов и прозы в «Двойной жизни», разумеется, не остается безразличным для обеих форм. В соседстве со стихом проза романа, не лишенная вовсе описательной детализации и «физиологичности» очерка, приобретает собранность и гравюрную расчерченность, а стих Павловой, в лирике торжественно-медитативный, сдержанный и отчасти холодновато-рассудочный в его виртуозной выверенности, в романе более гибок и интонационно разнообразен, хотя бы за счет постоянной смены метров. Так, весьма выразительна и содержательна полиметрия четвертой главы. Метр меняется пять раз: народный тонический стих, четырехстопный хорей, пятистопный ямб. Иногда в прозе возбуждаются спорадические стиховые ритмы, которые обычно находятся ниже порога восприятия, но здесь представляются семантически отмеченными. Вот эпизод из верховой прогулки Цецилии с ее светскими знакомыми в Останкино:
Она неслась с блестящими глазами, с распущенными кудрями. Внезапно кто-то поравнялся с ней, и чужая рука схватила поводья ее лошади и остановила ее.
В фабуле «Двойной жизни», как и в «Онегине», многое происходит пунктиром, намеком, неосуществленной возможностью. «Спасение» Цецилии князем Виктором — единственное место, показывающее, что Валицкая затеяла свою интригу не зря. Князь Виктор «начертан неясно», его характер, внутренний мир, мотивировки поведения остаются в романе нераскрытыми. В этом есть кое-что от Онегина. Герой мог бы увлечься Цецилией, и то, что перед нами возможность любви, неявно выражено двумя полустишиями шестистопного ямба, расколотого прозаической вставкой:
«- Вас лошадь понесла?… — Нет, я ее пустила».
Может быть, это действительно следы стихов, растворенных в прозе? Достаточно бросить взгляд и на куски описательной части. Князь Виктор и далее говорит стихами, но размер перебивается и за пределами цитаты переходит в прозу. Перебой «Как вы меня испугали» можно истолковать и как знак напускного чувства. Но во всяком случае подобные места выглядят как обдуманные смысловые сгущения.
Сочинение! Обязательно сохрани - » Сочинения на тему: Образы лавных героев в романе «Двойная жизнь» . Потом не будешь искать!
Запись была опубликована
09.12.2009 в 09:11 в категории Примеры сочинений.
Вы можете следить за ответами в этой записи через RSS 2.0 ленты.
Загрузка...