Мифы в творчестве писателей «шестидесятников»

Не случаен успех мифа о Павлике Морозове. Кстати, безотцовщина, столь распространенная в нашей стране после гражданской войны, репрессий и Отечественной войны, — тоже типично русское слово. Отца всем этим детям-сиротам должен был заменить Сталин, он же «отец народов». Но обеспечить счастливое детство, хотя оно уже было объявлено счастливым, для каждого отдельно взятого ребенка он не мог. И дети могли завидовать девочке Геле, улыбающейся у Сталина на руках, но ощутить отцовскую заботу детям врагов народа не довелось. Тем самым ложность официально провозглашенной мифологемы — «сын за отца не ответчик» — становилась очевидной для них достаточно рано. Война сильно пополнила ряды безотцовщины, и то, что они — дети героев, спасших мир, не улучшало их жизнь. И вот миф «о добром и мудром» отце разрушен официально. Но к этому времени подростки в нем уже не нуждаются, приобретя опору в дворовом братстве. Не случайно из литературы шестидесятников практически исчезает образ отца. На его место иногда становится старший брат, но чаще всего — товарищи. Появляется мифологема «трех товарищей»: то ли так трансформируется «святая троица», то ли — фольклорные три богатыря, получившие воплощение в ремарковских «Трех товарищах». У Аксенова, скажем, эта новая троица проходит через его главные произведения.

Вместе с освобождением от заботы и гнета отца возникает свобода, право самому решать свою судьбу и отвечать за нее. Здесь, в этой свободе, которая в русском мифологическом сознании часто подменяется понятием «воля», скорее всего и коренится мощная энергия, благодаря которой шестидесятники вырвались на просторы Родины и искусства. Воля как возможность делать, что хочешь, воля как импульс к действию и воля как нечто противоположное тюрьме.

«С ликующим криком ворвались подросшие дети войны, мечтатели, идеалисты, правдолюбцы, искатели, экспериментаторы.. Сфера применения освобожденной молодой энергии оказалась необычайно широкой и во многом совпадала с направлением, которое указывали Партия и Правительство. Подновленная официальная мифологема о «верном пути» пока не вызывала у молодого поколения протеста. Напротив, она вновь подтверждалась недвусмысленной очевидностью. Древний миф о безбрежном, бесконечном пространстве России наполнялся новым содержанием. Казалось, что стоит освоить его, как свершится вековая мечта о всеобщем счастье. Началось еще с 1954 года, с целины, где главной силой была молодежь. Позже география применения молодых сил расширилась до вообще Севера, Сибири, Востока.

Вся музыкальная культура времени насыщена приметами далекого пространства, по которому «трое суток шагать, трое суток не спать», в котором строится «ЛЭП-500 — не простая линия», а уж до «далекого пролива Лаперуза», куда «бросают камешки с крутого бережка», — просто рукой подать по сравнению с открытыми в Арктике и Антарктиде полярными станциями. Все — по плечу, все — радостно. И всему этому хозяин он — вчерашний десятиклассник, пацан, у которого так много сил, а цель так ясна и близка.

Поэзия и проза ранних шестидесятников наполнена словами «ребята», «мальчики», «пацаны», «мальчишки». Так обращаются к сверстникам и Б.Окуджава, и Б.Балтер («До свидания, мальчики»), и Е.Евтушенко, и Б.Ахмадуллина, и многие другие. Многим памятна поэтическая полемика (наряду с диспутами самая распространенная тогда форма разговора) Н.Грибачева: «Нет, мальчики!» и Р. Рождественского : «Да, мальчики

Прославление целей, поставленных Партией перед Народом (прописные буквы соотетствуют отношению большинства шестидесятников к этим словам тогда), в этот период позволило некоторым более поздним исследователям обвинить их в послушности: «Либеральное движение 60-х годов было достаточно массовым, но не следует забывать, что — до определенной поры — оно поощрялось сверху (так что интеллигенция не всегда поспевала на путях свободы за правительством), и это его несколько обесценивает. Мне такая постановка проблемы представляется поверхностной. Не было у шестидесятников причин отказываться от идеи коммунизма в отдельно взятой стране. Не было причин сомневаться в истинности избранного пути. Страна на самом деле шла от победы к победе. Безбрежное пространство, бесконечные дороги, необъятная даль, распахнутая вширь, в 1957 году были прорваны в бесконечный космос первым советским спутником: «Прорыв в Космос стал впечатляющим напоминанием о том, что будущее начинается сегодня…. Запуск первых спутников Земли, космические путешественницы Белка и Стрелка и, наконец, полет Юрия Гагарина 12 апреля 1961 года — это уже не сказка, это уже реальное доказательство великих свершений великой Державы.

Период 1956-1961 годов можно было бы назвать счастливым временем шестидесятников. Они «шли в ногу» с народом, гармонично вписываясь в общий пафос труда и праздника. Поэтому, когда в 1961 году на ХХII съезде КПСС была принята новая Программа партии, согласно которой социализм уже построен, когда Хрущев объявил всенародно, что «нынешнее поколение людей будет жить при коммунизме», казалось, что он говорит от имени народа, в том числе и от имени «шестидесятников». Но вот кто кого обманул или кто в ком обманулся — не такой уж простой вопрос, как кажется.

С одной стороны, действительно, ключевыми понятиями шестидесятников той поры стали Революция (именно с большой буквы) и коммунизм, обещанный через 20 лет. Революционное сознание шестидесятников связано с ощущением ломки, переустройства мира, вообще свойственным молодежи. В данном случае оно подкреплялось чисто внешними признаками перемен в нашей стране. Правда, миф о Революции и гражданской войне был скорректирован — он стал мифом продолжающейся революции: она не закончена, и завершить ее построением коммунизма предстоит опять же молодым. Надо бороться, осваивать, строить; для этого у нас есть огромные просторы и трудности. Распространенный тип художественного произведения того времени -инфантильный молодой человек уезжает на северную или восточную стройку, сталкивается с большими трудностями, в том числе и в любви, и становится настоящим человеком. Для изобразительного искусства характерен суровый человек в телогрейке с лопатой (киркой, рюкзаком) на фоне тайги, эстакады, арматуры. Миф о географическом месте жизни, где человек будет счастлив, в эти годы поменял местами столицу и палаточный городок сибирской стройки. Так, в пьесе Н.Ивантер «Бывшие мальчики» герой вынужден остаться в столице, и сверстники, уезжающие в Сибирь, очень его жалеют. Потребовалась целая пьеса, чтобы доказать, что герой может состояться и в Москве(12). Жизнь, даже будничная, для героев шестидесятых годов оставалась подвигом, борьбой, в которой можно погибнуть, потому что есть за что. И бросались на борьбу, рискуя жизнью, аксеновские «коллеги», прораб из повести В.Войновича «Хочу быть честным». Иногда смерть становилась единственным отличием героя от «толпы», к примеру — Наташа из пьесы Э.Радзинского «104 страницы про любовь».

Но вот тут-то и запятая, как любил писать Ф.М.Достоевский. Не нужен глубокий анализ этих произведений, чтобы увидеть придуманность гибели, придуманность подвига. Героическая, трагическая ситуация моделировалась как аргумент в пользу великой, героической эпохи. Здесь необходимо искать корни увлечения революционной романтикой. Отсюда бесконечные «комиссары в пыльных шлемах» и в «буденовках рыжих», склоняющиеся над героем-повествователем.

За образец для подражания выбирается не отец, победивший в войне, но дед, свершивший Революцию. Войну выиграли мальчишки — не отцы: «Будь здоров, школяр» Б.Окуджавы, «Баллада о солдате» Г.Чухрая, «Иваново детство» А.Тарковского и т. п. А та далекая уже, но прекрасная в своей романтической дали эпоха Революции, в которой из-за мифологической дистанцированности уже не видно ни крови, ни грязи, ни страданий, ни лжи, становилась особенно привлекательной. Это было время второго рождения феномена Павки Корчагина, нового революционного «святого». В образе революционера больше всего привлекали его бескорыстие, очищенность от быта: все его имущество — маузер; у новых революционеров — «руки любимых вместо квартир». Здесь как бы совмещалась материальная нищета (по принципиальным соображениям) и нравственная чистота.

Одна из самых распространенных мифологем того времени гласила: «Революцию нужно делать чистыми руками»; вторая (строчка из популярной песни) — «…стань таким, как я хочу…» Они определяли нравственное качество участника Революции, которым может стать каждый только потому, что живет в особую эпоху. И третья мифологема — как продолжение первых двух: «В жизни всегда есть место подвигу!» — совсем уж похожа на заклинание. Так же, как и Моральный кодекс строителя коммунизма, напоминающий по форме и по смыслу 10 библейских заповедей. В этом смысле Хрущева, вдохновителя и автора Программы и Кодекса, можно назвать главным романтиком тех ранних шестидесятых.

Вспомним: романтизм есть «…художественный метод, стремящийся воплотить сюжеты и образы, созданные мечтой писателя или художника… он «…придает проивзедениям искусства известную приподнятость, особую эмоциональную направленность…»(14). Романтизм как художественный метод дал человечеству много шедевров, но как метод построения и организации человеческого общества не дал положительных результатов. Вот здесь и разошлись пути государственного деятеля и «шестидесятников», ставших художниками. Потому что многие из них пришли в искусство не сразу, а начинали свою жизнь как инженеры, врачи, архитекторы, т. е. «строители новой жизни» — практики.

Может быть, где-то на обочине великого пути к коммунизму происходят события, на первый взгляд, не очень заметные, но для становления системы идей и образов шестидесятничества важные: в 1955 году выходит 1-й номер журнала «Юность», в 1956 году создается молодежный театр «Современник», в 1958 году состоялось открытие в Москве памятника В.В.Маяковскому — площадь около только что открытого памятника превращается в свободную поэтическую трибуну. Как ни странно, а кому-то может показаться и кощунством, в этот же ряд можно поставить создание целой сети молодежных клубов и кафе, среди которых самыми знаменитыми были московские «Аэлита» и «Молодежное». Молодые получили свою нишу для общения, свою аудиторию, свою сцену, свой экран. Премьеры «Современника», появление номеров «Юности», поэтические вечера в Политехническом музее, а потом на стадионах, чтение стихов около памятника Маяковскому, премьеры новых фильмов (а в эти годы ежегодно делались ленты, вошедшие в золотой фонд нашего кино) стали той реальностью, где ощущалось новое содержание жизни. Творческая энергия молодых «шестидесятников» сублимировалась в искусстве. «С середины 50-х годов часы отечественной литературы пошли. Быстро явилась «юношеская» (для журнала «Юность» и писавшаяся) повесть. Воспитанная на детской литературе второй половины 30-х годов литературная молодежь отнюдь не спешила воспользоваться школой мастерства своих старших современников. Они писали «плохо», а Ан.Гладилин был, пожалуй, наиболее ярким образцом того стиля, который В.Катаев назвал «мовизмом….

Они сознавались: «Не могу молчать» — и выходили на эстраду к тем, кто так жадно ждал оправдания того, что происходило вокруг, кто хотел узнать, кто же он сам? Может быть, впервые за много лет обратная связь поэта и читателя, превращавшегося часто в слушателя, стала такой активной и быстродействующей. В произведениях «шестидесятников» того «срединного» периода (имеется в виду промежуток 1958-1963 годов) появляется совсем новый герой — «охломон», по выражению М.Чудаковой. Это была «попытка взглянуть в лицо человеку, представляющему судьбу миллионов. «Шестидесятники» воспевали Романтику и Дорогу, но сами оставались в столице, они определили свой мир, они строили его на бумаге, на холсте, на сцене, на экране. Он был очень похож на настоящий, но сохранял все черты идеального романтика. Вот почему П.Вайль и А.Генис заметили, что «…сами 60-е были литературным произведением.